Наша юность пришлась на закат советской эпохи. Но мы не знали, что это закат. Мы думали - это рассвет...
Перестройка, гласность, плюрализм мнений, выпускные и вступительные экзамены. Здравствуй, самостоятельная жизнь!
Самостоятельная жизнь в Новосибирском университете начиналась с колхоза. Уборка урожая - дело было всенародное. В принципе, в плане общения колхоз на первом курсе - интересная штука. Но осень выдалась очень холодной, а заселили нас в летний пионерский лагерь. Неотапливаемый и с умывальниками на улице. В конце сентября пошел снег, нам выдали по третьему одеялу и телогрейки защитного цвета с военной кафедры. Телогрейки мы надевали поверх курток, и последние колхозные дни спали не снимая куртки. На курсе было много ребят из Средней Азии и некоторые, незнакомые с сибирской погодой, приехали без теплых вещей. Мы делились вещами, но все равно все страдали от холода.
И вот наконец - октябрь. Мы - в учебных аудиториях. Первые лекции, семинары. Преподаватели обращаются к нам на «вы». Это так необычно для вчерашних школьников.
Ну и, конечно, - комсомольское собрание. Оно должно было быть обычным и скучным, организационным для первого курса. Но кто-то вдруг бросил фразу: «А зачем нам комсомол? Комсомол нам не нужен!» И тут собрание забурлило и закричало.
- Не нужен! Не нужен!
- Это одна формальность...
- Распускаем комсомол на курсе! Давайте голосовать!
Перестройка, гласность и плюрализм мнений в действии....
Представители комитета комсомола, проводившие собрание, выглядели растерянными и пытались вразумить нас - юных, глупых и смелых. Но тщетно, тщетно...
Процесс разрушения остановил парень с первых рядов. Он поднялся, повернулся лицом к аудитории и сказал:
- Ребята, я хочу служить на подводной лодке. Если я не буду комсомольцем, меня не возьмут.
Аудитория притихла, потом снова все закричали, но мнения уже разделились. Но едины были в одном: ком-сомольские группы не должны совпадать с учебными. А должны формироваться по интересам и сферам дея-тельности. Нам казалось, это так революционно!
Такое решение и приняли: все самоорганизовываются в группы по желанию.
Вот так наша дружеская компания превратилась в комсомольскую группу. Были мы из разных концов страны: из Хакасии, Кургана, БАМа, а также Казахстана. Еще к нашей компании примыкала иногда Саргыланка из Якутии. Но она была с другого отделения, и у них комсомол катился по старым рельсам.
САРГЫЛАНА
С Саргыланой я познакомилась на абитуре (так мы называли период сдачи вступительных экзаменов - от слова абитуриент). Меня заселили в комнату, где уже жила ее односельчанка, и Саргыланка забегала к подруге поболтать. Была Саргы невысокого роста, с широкой костью. Темные живые глаза, детская наивность и природ-ное обаяние с лихвой перекрывали недостатки фигуры. Но имя ее для всех оказалось трудным в произношении и запоминании. И как-то раз, когда Иринка, морща лоб, отчаянно пыталась произнести какие-то звуки, Саргылана сказала:
- Вот Светка - молодец! Сразу запомнила, как меня зовут. А вы не можете!
- Это легко! - поделилась я. - По системе мнемонических правил. Саргылана - сыр голландский.
- Что? - лицо Саргыланы вытянулось. Глаза распахнулись. - Сыр голландский! Саргылана - это солнечный луч! Ну, Светка, зря я тебя похвалила.
Она долго возмущалась. Потом вспомнила, что ей даже песню посвятили, и принесла послушать кассету. Под звуки гитары парень приятно пел про весну, подснежники и девушку, похожую на солнечный луч. Мы поняли только припев:
Саргэ, Саргэ, Саргэ...
Песня была на якутском. Наверно, этот парень был влюблен в Саргэ...
МАРАЛ
Но давайте вернемся к нашей комсомольской компании. Самым сознательным элементом среди нас являлась казашка Марал. Маралка всегда двигалась в сторону доброго и прекрасного. Ее «правильность» не была занудством, а была чистой и искренней. Не знаю, далось ли ей это от природы или шло от прекрасного воспитания. Родители Марал преподавали в университете Алма-аты.
Помню, как-то в нашу комнату забежал ее земляк, они перебросились несколькими фразами на казахском. И потом Марал долго перед нами извинялась. Я не могла понять: за что? Марал объяснила, нехорошо разговаривать на языке, непонятном для кого-то в компании.
Еще один эпизод, характеризующий Маралку. Бежим из столовой в общагу и... О счастье! - на тропинке валяются три рубля (неделю можно жить на эти деньги!) Мы хищно зависаем над бумажкой. Позади нас раздается голос Марал:
- Не смейте! Вдруг тот, кто потерял, увидит, что у него нет денег, и пойдет искать. Пусть лежит, человек вер-нется и подберет.
Мы не решаемся поднять находку и с сожалением оставляем ее на тропинке...
У входа в общагу нас догоняет счастливая однокурсница Ленка.
- Я три рубля нашла! - кричит нам и летит в своем счастье дальше. Мы молчим. Маралка расстроена...
Помню еще: в самом начале первого курса Марал решила нас удивить и накормить бешбармаком. Бешбармак на меня впечатления не произвел (простите меня, казахи). Во-первых, я не любитель мяса, а, во-вторых, оказалось, что лапшу надо обязательно делать самим. Потому что она должна быть очень тоненькой. Это было так скучно, и бешбармак перестал мне нравиться уже на этом этапе. От изготовления лапши меня быстро отстранили: она у меня была толстая, отъевшаяся. Зато у Наташки лапша получалась отменно.
НАТАШКА
Наташка, как и Марал, была из Казахстана. И тоже из семьи преподавателей. На этом их сходство заканчива-лось. Даже внешне они были противоположные. Наташа была русской. И душой, и лицом, и фигурой. Светлая кожа, светлые волосы, нос слегка картошкой, дородная фигура. Маралка же - смуглая, высокая, худая.
Наташка умела все, что положено уметь женщине. Прекрасно готовила, профессионально шила, вязала. Все делала очень аккуратно, добротно, обстоятельно.
И так же обстоятельно она не один раз допытывалась до Маралки:
- Марал, ну скажи, что же там у вас в Алма-ате происходило? - имея в виду декабрьские события 1986 года, которые теперь называют точкой отчета разрушения Советского Союза
Марал каждый раз виновато оправдывалась:
- Я хотела туда пойти, но родители заперли меня дома.
Думаю, родители Марал поступили мудро.
Те события закончились жертвами, арестами, допросами, впоследствии в 1989 году всех реабилитировали, но кого-то уже посмертно. А мы тогда еще не осознавали, какие трагические судьбы ждут граждан нашей огромной Родины и сколько еще волнений будет на национальной почве.
На выходные Наташка уезжала к родственникам в деревню. И возвращалась всегда с баночкой маринованных огурчиков, домашним сыром и угощала нас. Но однажды ей встретились на тропинке два мужичка и благополучно ее ограбили (электричка приходила часов в 9 вечера и надо было идти через лес). Наташка, добравшись до общаги и прорыдавшись, сказала, что все равно будет ездить в деревню, но попросила нас встречать ее.
Мне нравились эти походы через лес на станцию. Поздно вечером спускаешься по лестнице в фойе общаги, там кипит жизнь - воскресная дискотека, крики, музыка, огни. Выходишь на улицу, а там - снег... звездное небо... и с каждым шагом все тише и тише звуки цивилизации. Потом - по протоптанной тропинке между сугробами друг за дружкой и тишина.... тишина... Стоим на станции в этой тишине и пустоте, людей нет, с шумом проходит товарняк со светлыми цистернами. И затем, с длинным гудком, - электричка. Из электрички появляется Наташка, и - путь обратно по тропинке снова - гуськом друг за другом. Мы возвращаемся, но уже громко разговариваем, делимся новостями, и нет уже этого единения с миром и с природой.
НАСИМИ
Однажды, когда мы мучились над какими-то задачами, Марал подняла голову от тетрадки и сказала мне:
- Какая у тебя красивая фамилия, Светка.
- Красивая? - я удивилась, очень удивилась. - Что в ней красивого?
- Ну-у, так красиво звучит,- и Марал нараспев произнесла мою фамилию. - У нас таких нет.
Оказалось, ей очень нравился звук «Ч» в моей фамилии. Для казахского языка это было необычно.
А для меня необычно звучали имена ребят и девчат из Средней Азии: Салтынбек, Амирбек, Бахтияр, Айжан, Нуржан, Насими...
Насими не входил в нашу компанию, но он запомнился мне по абитуре. На фоне парней, поступающих после двух лет службы в армии, он выглядел хрупким ребенком. Впрочем, потом так и оказалось: он был вундеркиндом, и ему было всего 15 лет.
По-русски Насими говорил плохо. Наверное, ему было трудно понимать лекции, но в решении задач он блистал. На вступительные экзамены он приезжал с папой: высоким и сильным мужчиной. Папой Насими хотелось любоваться: осанка, импозантные усы, серый костюм. Осенью к сыну приехали уже оба родителя. Мама Насими - высокая, в национальном длинном платье. Но по красоте она проигрывала мужу. Наверное, даже не по красоте, просто не было в ней такой уверенности, как у мужчины, и на лице лежала печать усталости и напряженности. Может, ей было неуютно в незнакомом городе среди шумных студентов.
С Насими мы учились в разных группах и не общались, и, может быть, его образ уже стерся бы из памяти. Если бы не один эксцесс, связанный с ним.
Это был 1988 год. Нагорный Карабах - конфликт между армянами и азербайджанцами. Это вроде бы очень далеко от нас, но...
Но кто-то сказал Насими, что на нашем курсе учится азербайджанец. И этого оказалось достаточно, чтобы он, обычно спокойный, схватился за нож. Насими держали всей комнатой, а он махал ножом и кричал:
- Пустите меня, я его зарежу!
Что было в его душе и почему он так вспыхнул - я не знаю. Возможно, там, на родине, как-то пострадала его семья. Жертвы и беженцы были с обеих сторон: и в Армении, и в Азербайджане. Впоследствии Насими не по-зволял себе таких проявлений агрессии. Но мне запомнилось, потому что было странно и непонятно на тот момент: как можно испытывать к человеку столько негатива только за принадлежность его к определенной на-циональности.
ИНТЕРКЛУБ
Как комсомольской группе нам нужно было вести какую-то общественную работу. И мы выбрали два на-правления: работа в заочной школе для старшеклассников и работа в интернациональном клубе. С заочной школой все было просто - мы все (кроме Марал) там учились в свое время, и работа по проверке тетрадей не вызывала каких-то затруднений. Вручая тетрадки на проверку, нас кратко проинструктировали: никакого панибратства, переписка с учащимися сугубо по делу и подписываться строго именем-отчеством.
Но дети про панибратство не знали и порой оставляли нам в тетрадях неформальные записи, а к праздникам вкладывали подписанные поздравительные открытки. Да и какие они дети! Они были младше нас всего на один год. И однажды, рассматривая открытку, начинающуюся словами «Уважаемая, Марал Мукановна!», Марал вздохнула:
- Мне кажется, он думает, что Марал Мукановна - это какая-то старушка...
С интернациональным клубом было сложнее. Туда набирали людей для работы с иностранцами на интерне-деле.
Интернеделя - это очень интересное и крутое мероприятие. Мы были об этом наслышаны еще на абитуре. Мы знали, что это будет в мае. Целую неделю по ночам в аудиториях университета будут выставки, встречи с разными интересными людьми, концерты коллективов с разных регионов страны. А завершится все грандиозной маевкой на университетской площади.
И да! Так все и было! Помню ночью в аудитории концерт неизвестной нам тогда, группы «Несчастный случай» - юный Валдис Пельш и Алексей Кортнев маршируют в пионерских галстуках, изображая пионеров. Они были совсем рядом, простые и еще неивестные, такие же обычные, как и мы. Их долго не отпускали, и эта ночная атмосфера студенческой аудитории непередаваема на словах. И если бы кто-то тогда сказал, что концерты «Несчастного случая» будут отменять в России, мы бы смеялись - хорошая шутка! Увы, но из-за негативных высказываний Кортнева о СВО - это реальность.
Кстати, все ночные мероприятия были бесплатными.
На интернеделю приглашали иностранных студентов, обучающихся в Советском Союзе. Вот с ними нам и предстояло работать. Когда мы пришли в интерклуб, нас определили в секцию Ближнего Востока, по той при-чине, что там всегда хронически не было людей.
До начала интернедели нам предстояло пройти обучение. Мы должны были ознакомиться с политической обстановкой на Ближнем Востоке, узнать, как себя вести с иностранцами. На первом занятии было много народу, все страдали от скуки - ситуация на Ближнем Востоке оказалась сильно абстрактной для нас. На второе - уже никто не пришел, кроме нашей комсомольской группы. Вернее, половины ее. Потому что часть группы старательно выискивала и успешно нашла причины не ходить на занятия. У меня тоже не было желания погружаться в непонятную для меня политику, но я жила в одной комнате с самым сознательным элементом. И, выслушав от Марал, что так поступать нехорошо, мы подведем людей, раз записались, значит, надо идти и т.д., я обреченно пошла.
В секции работало всего две девушки. Руководила всем яркая броская Марина. Остались в памяти ее боль-шие серьги-кольца, шапка волос россыпью крупных кудрей и модные брюки-бананы. Вторая девушка Таня бы-ла простой, и на фоне Марины невзрачной. Но именно Таня вводила нас в курс дела. От нее мы узнали, что приедут три брата иракца. Они обучались в МГУ. Таня сказала, что они приедут уже не впервые. И она была против их приезда в этот раз, потому что они уже «обнаглевшие, и женщин за людей не считают». И папа их - какой-то шейх, и у него много нефтяных месторождений. Также должен приехать парень-палестинец. Где он учился, память моя не сохранила. Да, впрочем, это и неважно. Наша задача была организовать их встречу, вечер в интерклубе, еще как-то поразвлекать.
Братья из Ирака действительно были самоуверенны и снисходительны, и за людей они, по-моему, не считали всех, а не только женщин. Сейчас я бы назвала их мажорами. Но тогда мы такого слова не знали.
Парень-палестинец был другой. У него был шрам на лице и глаза... Глаза человека, который уже многое пе-режил в своей жизни. Звали его Шван.
Лет нашим гостям было, наверное, по 20 с чем-то, но мне они тогда показались взрослыми мужчинами. Я те-рялась и не знала, как с ними общаться, и старалась раствориться в обслуживающей работе (помыть посуду по-сле чаепития, что-то принести, унести). К первой встрече мы выучили гимн Ирака (о боже, это было очень сложно) и после чаепития с самоприготовленным пирогом исполнили его. Иракцы были довольны. Но мне кажется, мы обидели Швана. Потому что гимн его страны мы не пели. Мы не смогли найти этот текст, ведь эра интернета еще не наступила. И информация доставалась с трудом.
Для развлечения гостей мы организовали им встречу с другой секцией из интерклуба. Это были немцы, парень и девушки. Девушка мне не понравилась, она сидела, развалившись, уложив одну ногу на другую, и во время разговора жевала жвачку. В моем советском восприятии мира девушка так себя вести не могла.
- Как тебя зовут? - перекатывая жвачку во рту, спросила она нашего палестинца.
- Шван.
- Шван? - девушка перестала жевать. - По нашему Шван - это лебедь.
Иракцы развлекали себя сами. Они придумывали разные причины, чтобы их свозили в город, например, за носками, потому что в местном ТЦ им носки не нравились. Ну, что делать? - мажоры....
А Швану нравилось общаться с Маралкой. Это было заметно. И, уезжая, он подарил ей открытку с детьми, на переднем плане была девочка с большими глазами. И на обороте Шван написал: «их глаза хотят видеть мир».
ЭПИЛОГ
Мира до сих пор нет. Наоборот, все вокруг рушится и взрывается. Связь с моими студенческими подругами давно потеряна. Но они невидимыми нитями связывают меня со многими регионами страны и даже другими государствами. Марал вышла замуж за француза и уехала во Францию. И когда я слышу о Франции, я думаю, как там Марал? Ближний восток полыхает, между сектором Газа и Израилем идет ужасный конфликт, а я вспомнаю Швана. Где он? Жив ли? Саргыланка вернулась в Якутию, Наташка, наоборот, не поехала на родину. Казахстан стал другим государством, и Наташка осталась в России.
Мы жили одной семьей и ценили честность, доброту, совесть. Национальность, социальное положение - это все так неважно!
У всех - разные судьбы, но дом у нас один - наша планета Земля.
Светлана Челышева,
И ЕЩЁ ПАРА СЛОВ
Уехав из Новосибирска, я еще долгое время переписывалась с девчонками. И от тех времен осталась пачка писем. Иногда мне писали все вместе, и тогда письмо начиналось одним почерком, затем продолжалось другим, третьим. А иногда каждый писал по отдельности.
Наташка всегда писала на красивой почтовой бумаге. Иринка на клетчатых, вырванных из лекций листочках. Маралка в зависимости от настроения просто на том, что попало под руку.
Каждый раз, когда мне приходится переезжать, я собираюсь выбросить эти письма, но затем опять укладываю их в сумку и тащу на новое жилище. Это осколок моей жизни, моей родины.